Александр Муленко

 

РУССКИЕ ПЛАЧИ

 

Ты куда стрелял, змей?! - старушка захлёбывалась слезами.
- Та не ори, Матрёна, - без тебя досадно, - оправдывался Семён.
- Ты куда стрелял? - зарыдала она, и ударила его двумя ручонками по спине. И взвыла по-бабьи, отчаянно, тонко.
- У меня один сын, и тот уже мёртв. Одна его фотография военная - моего мальчика - защитника Родины. Здесь на кресте на могильном осталась. Я хотела её размножить, но никто не помог старухе. Жрали, жрали самогонку за упокой! Да все большими кружками - не оторвёшь. Некогда было. Ты куда стрелял, ирод?
Она продолжала его колотить между лопаток и по затылку.
- Не хотел я, Матрёна, уж так получилось.
Он резко обернулся к ней, и оторвалась от него женщина, и пошатнулась, словно раненная, и бросилась к расстрелянному Семёном кресту. Упала на колени перед ним как перед богом и заголосила:
- Сыночек, родной! Не было тебе покоя в этой жизни, и после смерти его тоже нет. Ненаглядный ты мой. Сатана, сатана из ружья окаянный изорвал твой лик ясный в клочья. Барыга, сволочь… Ох и горе мне, горе!
- Ты зачем стрелял, Семён? - рыкнул на него Назим Хамраев, услышавший выстрел на кладбище и поспешивший на плач.
- Я отработаю, Галлямыч, ты не доноси участковому, я вспашу тебе по весне участок. Бесплатно. И сарай почищу. Участковый молод, жаден до денег, дачу себе двухэтажную поставил, не расплачусь я с ним. Я беден.
Семён лукавил, а тётка Матрёна отчаянно рыдала, целуя крест:
- Пули бандитские не тронули тебя, стороною промчались. Нарадоваться я не могла, когда ты вернулся ко мне с медалью. Красивый и статный. Но сожгли дотла жадные… Косточки твои обугленные в металлической оправе вернули мне буржуи. А ты заработать хотел - из нищеты вырваться. И детей поднять. Обуться и одеться … Ангел мой…
Сын у неё сгорел восемь лет назад в мартеновском цеху металлургического комбината. Бросил алюминиевую плюху в ковш - раскислитель, и волна стали накрыла подручного. Внутри, в пустоте, в плюхе той конденсат оказался. Веселился огонь, голубые язычки метались по остывающей луже. Подступиться к погибшему было не просто. Прошло ещё пять часов, прежде чем сварные вырезали останки подручного.
- Ну будет, Матрёна, будет, пошли домой! - успокаивал её Назим, - А ты не можешь стрелять - сиди дома, охотник хренов!
- Кто же знал, что ружьё так высоко подскочит?
- По кладбищу бил, - и сквозь зубы выдавил ему в лицо, - мудак.
- Та не попал бы я кабы не отдача.
- Молчи!
- Андрюшенька! Сыночек ты мой! Живого провожала, тёплого. Металла кусок мне вернули в гробу. Сырая земля, холодная. Ох, скорее бы и меня зарыли рядом, нету силы на свете мыкаться…

= 2 =

Жили они по соседству - у подножья холма в низине на окраине посёлка возле самого кладбища. Жили бедно. Изба у Матрёны покосилась, и править её было некому. Сын погиб на работе, а следом от тяжёлой болезни умер её муж Николай. Горе ускорило смерть. Оставались ещё сноха и внук, но они переехали в город и редко навещали старуху. Сама она носила воду, сама копала огород, полола, окучивала картошку и собирала колорадских жуков. Выживала. И ходила на кладбище каждый день - поправляла могилки усопших, обновляла цветы и разговаривала с ними.
Семён торговал. Когда узаконили частную собственность, он бросил свою прежнюю работу на стройке каменщиком и купил себе подержанную «копейку», чтобы не жалко было затрат, что, мол, окупит она - машина себя за год-иной, - и начал кататься по окрестным сёлам, скупая у людей свинину и говядину. И сбывал её оптом на рынок. Ругался с конкурентами, дрался, переплачивал за крышу «бандитам» и милиционерам. Но всё же жил середняком и сетовал, прибедняясь, что вот уже второй сезон не может достроить мансарду на даче. И переживал он, прикидывая доходы от продаж, но больше от зависти, чем по существу, поглядывая на гору, где стремительно поднимались в небо дома городских милиционеров:
- Эх, мусора, мусора, вашу мать, кровопийцы народные.
И торопился в курятник за яйцами. Чего ни говори, а подспорье в хозяйстве было.
- Разворовали гады Россию - приватизировали.
Назим же, его сосед, прослыл отчаянным забиякой. По юности он много безобразничал и дрался. Ночевал в участке, выплачивал долги и штрафы. Горячий был парень Назим, но с годами остепенился, женился и осел-таки на месте. Старые приятели заходили к нему, бывало, пивали водочку, но вели себя прилично и уже давно не дебоширили.
Работал Назим водителем. В карьере. Вывозил он из бездны пустую породу на свет. Кружился «Белаз» по спирали дорог, и пока своевременно выплачивали деньги, семья у Назима не знала нужды. Честно заработанный хлеб у него на столе не переводился.
Словно горы окружили поселок рыжие склоны отвалов. Самый старый из них за кладбищем. Переходишь заболоченный ручей - и вот его подножье. Искусственная гора. На её осыпях уже давно прижились и репейники, и лебеда. Клочьями, словно пряди на седеющей голове, там и тут колосится ковыль, пригибаемый ветром.
Рос металлургический комбинат - рос город. Обустраивались люди и обживались, покупали технику - кто мотоцикл, а кто автомобиль. Было время, а я его помню, когда люди не боялись оставить свою машину ночевать на улице, когда не закрывались на замок квартиры и дома и соседи доверяли друг другу. «Ключ под ковриком», - писал я на двери и мчался играть на улицу. Но счастливые эти дни уже в далёком прошлом и разумный хозяин сегодня живёт за бронированными ставнями. Однажды в счёт зарплаты раздали землю - вот и построили на отвале гаражи самые беспокойные граждане. Чтобы деньги барыгам не остались.
Плакала Матрёна долго. Но уже не причитала, как на кладбище, а по инерции роняла слёзы, смахивая их на землю краем своей косынки.
- Не плакайте, бабушка Мотя, - пятилетняя дочка Назима Тая оставила куклу на лавке и подошла к пожилой женщине.
- Больно мне, Таенька, больно, детонька, по кресту из ружья в сына моего стреляли. А твою бы куколку убили, ты бы не плакала?
- Я же говорю тебе - не виноват! - крикнул уже из-за забора Семён.
- А кто виноват? - её голос окреп, - Ты кого хотел убить?
- Лисицу, Матрёна! Рыжую! Она у меня в курятнике шкоду наделала.
- Не ври, окаянный! Вот возьму я лопату и огрею тебя, ирода!
- Это Тайка виновата, - за отца заступился его сын - первоклассник, - Она первая мне сказала: «Паша, я лисичку-сестричку на вашем огороде видела».
Тая испугалась и насупилась. Ведь она была дошкольница, детка.
- Бабушка Матрёна, прости, я не знала.
И тихо заплакала, размазывая слёзы по щекам:
- Лисичка такая красивая была. С белым хвостиком.
- Что ты, Таенька, что ты, милая. Да в чём же ты повинна передо мной? - и Матрёна поцеловала девочку в лоб, - Заинька ты моя пушистая.

= 3 =

 

Я - случайный прохожий. Я поднимаюсь на отвал, потому что самая короткая дорога в посёлок, как мне кажется, лежит здесь. Я опаздываю на работу. Я спешу. Из-под моей ноги выворачивается камень и катится вниз, увлекая за собою другие осколки горной породы. Я - случайный персонаж. К истории, рассказываемой мною, я не имею никакого отношения. Я - не положительный и не отрицательный герой. В этом времени я просто случайный человек, не стяжавший успеха в жизни.
Передо мною ровная, укатанная техникой вершина отвала. Искусственная гора. Ей шестьдесят лет. Возраст почтенный, пенсионный возраст. Горы долго живут. В отличие от людей их поднявших. А люди - их ровесники - на кладбище у подножья отвала, куда мне ещё предстоит спуститься, преодолев перевал.
Мои карманы пусты, я давно уже не держал в руках денег. Ни российских, ни буржуйских - никаких. Вместо денежного довольствия нам на работе выдают «гуркалы» - бумажные книжки, отпечатанные в новотроицкой типографии. Я могу отовариться в столовой или в ведомственном магазине, где всё очень дорого.
Чтобы выкупить у работников акции открытого акционерного общества «НОСТА», зарплату задерживают уже пятый месяц. И несут люди осколки вчерашней приватизации в кассу, и обменивают на деньги собственность, не понимая, что с этого момента они полностью порабощены хозяином.
- Как выжить? Что есть?
- Воруют все. Ты погляди, как преобразился посёлок. На месте вчерашних лачуг фешенебельные дома «высшего руководства».
Жаба давит обывателя, жаба давит мента. А как же! Строятся вчерашние одноклассники, разъезжают на шикарном авто, пьют водочку, от которой голова не болит, пользуются успехом у женщин. И поспешают охмуренные завистники вслед за ними, и хорошо поспешают.
Я выдыхаю морозный воздух. Лужицы на вершине потянулись тоненькою корочкою льда. Она хрустит и прогибается под ногами идущего человека. Два куста облепихи серебрятся, нависая над самым склоном. Бархатные ягоды сладкие на вкус, и я останавливаюсь, чтобы собрать их немного и покушать. Не потому что я голоден, а потому что в скупой степи каждое дерево - это чудо, и плод с него - воистину дар божий.
В отдалении гудит кран. Тянется за грузом, отрывая задние лапы с подушек. Рядом «шаланда» - «КАМАЗ». Выхлопные газы вьются по ветру синею лентой и растворяются в предутреннем тумане.
- Это гаражи, - соображаю я, - Но почему не спится людям в такую рань?
Я прохожу мимо и вдруг соображаю, что стал свидетелем присвоения чужого имущества - так называемой кражи. У меня на глазах разбирают крайний в ряду гараж. Среди бурьяна валяются лоскуты оборванной кровли. Плиты перекрытия уже покоятся в кузове автомобиля. Трое мужчин в спешке раскидывают стены строения и грузят в прицеп уцелевшие шлакоблоки. Увидев чужого человека, они прекращают работу и подходят ко мне.
- Ты ничего не видел, - говорит мне самый здоровый из них, - Повтори.
- Я ничего не видел.
- Вот так.
Мой собеседник удовлетворён услышанным.
- Воровство всё равно не остановить. Воруют все. Согласен?
- Как скажешь.
- То-то и оно.
- Шевелитесь быстрее! - из «скворечника» доносится сердитый голос крановщика. - Вот-вот главный «опер» из города до дома «грушу» будет сопровождать. В прошлый раз он выловил меня, завернул - пришлось одну плиту ему пожаловать. А мне на работу опаздывать ни к чему - уволить могут. Да и кто за лишний подъём мне заплатит?
- Твоя правда, - старший выплёвывает окурок, - за бесплатно работать грех, особенно сейчас, когда денег по полгода не выдают.
- Семью кормить надо, мужик!
Он оправдывается передо мной.
- Я пошёл?
- Иди. И помалкивай.
Спускаясь по тропинке на кладбище, я нечаянно толкаю вереди себя ещё один камень и ещё одна сырая стайка песка убегает к подножью.
- Вот такое седое утро, - я выдыхаю осеннюю свежесть, и вздрагиваю.
На меня огромными и доверчивыми глазами смотрит девочка пяти лет. Колобок в помпончиках. В старом пуховике. Она топчется маленькими резиновыми сапожками на кочке среди осоки и не решается перепрыгнуть ручей ни вперед, ни назад.
- Уж не на стрёме ли её поставили? - Я поражён. - Это что за наваждение. Что за глупость? Какое загадочное сегодня утро.
И спрашиваю её на вздохе:
- А ты как сюда попала?
- Я шла по дощечке и споткнулась. Дощечка упала в грязь.
Действительно, нехитрый мосток лежит в полуметре от неё, отброшенный течением ручья.
- Я боюсь воды набрать в сапожки.
Я настраиваю переправу.
- Проходи.
Она отрицательно машет головой.
- Тогда давай руку, и мы пойдём домой.
Я веду её в поселок. Мимо кладбища. Мимо металлических звёзд и деревянных крестов. Скупые деревца, едва зацепившиеся за степь, уже сбросили почти всю листву, разве что карагач ещё зелен. Шелестит на осеннем ветру и всё же нет-нет да и роняет листочки на выцветающую траву.
- На, - протягиваю я ей горсть облепиховых ягод.
Она послушно берёт и начинает их есть. Скупая ягода, степная, схваченная морозом, сладенькая на вкус.
- А вы никому не скажете?
Девочке явно хочется поделиться со мною чем-то интересным, но она не решается.
- Я никому не скажу.
Она обрадовано сообщает мне важную новость.
- А я лисичку-сестричку видела.
- Рыжую?
- Рыжую, хвостик беленький, она Рябу несла.
Я смеюсь. Мне всё становится понятно.
- И ты не боишься лисицу?
- Боюсь, - признаётся она.
- Вы только никому не говорите про Рябу, а то дядя Сёма опять ругаться будет и стрелять из ружья. Он на кладбище памятник поломал.
Я слышал эту историю. Из детских уст она мне кажется забавной. Вот и калитка её дома. Девочка уходит, а я спешу на объект.
- Хорошая малява, - и мне становится грустно.
Без ружья и без злобы в душе, без честолюбия и гордыни, преодолевая страх, она поспешила за лисицей, за хищным зверем. Потому что полюбила неожиданное и красивое - чего так мало в нашей скупой степи. И всё её оружие - доброта. Как наивна она и как она сильна в простоте своей душевной …

= 4 =

Я - подневольный человек. Я - раб. Передо мною тарелка борща и кость. Большая берцовая кость с мясом. Жирные пятна, переливаясь, кружатся в горячей похлёбке. Ложкою я вылавливаю картошку и капусту, и ем, обжигаясь, горячее варево. Мой хозяин ко мне снисходителен. Вчера, между прочим, я без задней мысли рассказал ему, что месяц назад главный сталеплавильщик Орско-Халиловского металлургического комбината целую смену высококвалифицированных рабочих - пятьдесят человек три дня эксплуатировал на своем приусадебном участке. Ломали старые постройки и обломками стен обсыпали набережную возле ручья.
- А его жена накормила нас до отвала. Каждому по полторы сосиски досталось. Водки залейся, кто хотел - тот и счастлив.
Я специалист, я знаю, как выкладываются печи и дымоходы к ним. Поэтому ко мне особое отношение. Я честно заработал тарелку борща.
- Ты клал когда-нибудь дымоходы? - спросил меня мой начальник, прежде чем отправить на задание.
- Да! - согласился я.
- Вот и хорошо, поможешь человеку.
Мой начальник умеет жить. Как впрочем и все начальники. Он хорошо знает, что я не откажусь, что я с радостью сделаю всё, о чем меня ни попросят. Потому что работать на приусадебном участке намного легче, чем в грязи и в пекле, ремонтируя металлургические печи. Дай льготу человеку, и он твой раб.
Великовозрастный детина, сын моего начальника, попал на велосипеде под машину и покалечился. Ругался отец - рвал и метал, грозился найти нарушителя и снять с него три шкуры, ан, нет, нарушитель нашёл его сам и предложил оказать ему небольшую услугу - выложить печь в особняке.
- Есть у тебя такие люди?
- Есть, - гроза миновала, и сын поправился, потому что «заказчиком» стал
подполковник милиции, главный «опер» города - человек авторитетный. Даже криминальная «крыша» была у него в руках - и жил он припеваючи, и строился от щедрот нарушителей правопорядка. Дорожно-транспортное происшествие истолковывалось им не в пользу пострадавшего велосипедиста.
Я глядел в окно и кушал. Моим утренним знакомым так и не удалось избежать встречи с хозяином. Одну из краденых плит они всё же выгружали возле недостроенного гаража. Крановщик ругался, сетовал, требовал, чтобы ему заплатили за лишний подъем.
Но посмеивался над ним старик - тесть застройщика
- Хозяину это скажешь - оплатит. Он знает, кому, за что и сколько должен.
- Ишь ты, - повторял он потом, заваривая мне чай, - чего захотел ворюга - за подъем ему платить, и где такое видано?
Я старался набить свою утробу пищей, чтобы вечером дома не есть. Каждая копейка была на счету, и матушке приходилось экономить - пенсия у неё была мала. Работники дошкольного образования не были в чести у государства. В отличие от врачей и милиционеров им никто не дарил подарки, и никогда они никого не обманывали. Да и педагогическая закалка не позволяла брать взятки из «грязных» рук.
Собака на дворе залаяла, загремела цепь - кто-то чужой спешил к нам.
- Хороший кобель, справный. Умная собака, породистая. Хозяин на зоне взял ещё щенком у кинолога. Зверь, а не собака.
- Знаю, знаю, - согласился я, - кидается на людей.
Мой собеседник рассмеялся.
- Сам видел, как сажали зэков в воронок.
И он рассказал мне следующую историю.
- Будка переполнена. Блатные на лучших местах, бьют мужиков по голове ногами, выталкивают наружу, не дают им войти в помещение, ржут, как лошади, а сзади собаки рвут на осужденных штаны, лакают кровь. Запаха ихнего тюремного не переносят – до чего дрессированные.
- Да, знакомая картина, - я поддерживаю разговор.
Рассказчик доволен.
- Та не лай ты, не лай! - распахивается дверь и на пороге появляется Семен, - Петрович! Слышишь, какое дело? Лиса повадилась кур таскать.
Я вспоминаю девочку и улыбаюсь. Вот он, дядя Сёма, «кладбищенский стрелок».
- Дай овчарку, Петрович! Я выслежу и убью воровку.
- Ты уже убил Матрёну - смеётся Петрович и наливает водки в стакан. - Будете? - предлагает он мне.
Я все же специалист и ко мне особое отношение.
- Не пью. Вот уже десять лет, как не пью.
- Жалко, - вздыхает он и обращается к вошедшему человеку свысока, с презрением:
- Будешь водку, барыга?
Тот глотает слюну и облизывается. Видно, что он очень хочет выпить, но правила хорошего тона не позволяют ему согласиться сразу.
- Собаку, Петрович, дашь или как?
- Или как, - передразнивает он его. - На роже написано, что выпить хочешь. Пей, потом решим.
Семен опрокидывает за щеку стакан и занюхивает отраву рукавом телогрейки.
- Здорово!
- Вы ешьте, - это он ко мне, - И ты закусывай, барыга! Говоришь, лисица кур таскает?
- В натуре, Петрович!
- А собака моя тебе яйца не откусит?
- Как знать, а что посоветуешь?
Они выпивают ещё по стакану водки - и участь лисицы решена.
- На рассвете, если появится, по следу пустим. Догнать не догонит, но нору поищем, не может эта тварь издалека свои набеги делать. Где-то здесь на болоте или на камнях её логово.
Ближе к вечеру я докладываю печь и собираюсь домой.
- Завтра, Петрович, мы оштукатурим её и растопим. Готовь мешок, дым ловить.
Вот оно и кладбище, ручей, а вот и та самая кочка, где я её повстречал. И вдруг я слышу во след:
- Дяденька!
Она с надеждою смотрит на меня.
- Завтра дядя Сёма лисичку-сестричку травить будет Полканом. Он большой, дяденька, он её порвёт. За то, что она Рябу украла.
- Тебе жалко лисичку?
- Жалко. Она красивая. Как огонёк, с белой кисточкой на хвосте, - снова слышу я, - Вы скажите ей дяденька, чтобы она больше не ходила в посёлок.
Я для неё высшая административная инстанция, бог, способный предотвратить задуманное охотниками.
- Дядя Сёма пьяный вернулся и сказал бабушке Моте, что завтра он сошьет наконец воротник из этой рыжей гадины.
Девочка шмыгнула носом. Я погладил её по шапочке и успокоил:
- Завтра утром я попробую помешать ему поймать эту лисичку.
- Воруют все, - словно адвокат она нашла последний аргумент в пользу своей подзащитной.
- Я помогу тебе, девочка, я остановлю эту охоту.
У неё в глазах появилась надежда, а я почувствовал себя подлецом.

= 5 =

Но не отсох мой язык. Есть ещё высшие силы. Я стал свидетелем необыкновенной борьбы людей и преследуемого зверя. Бешеный лай собаки торопил восходившее солнце. Сумерки растаяли, когда я поднялся на гору, держа в руках сучковатую палку. Зачем я её подобрал? Не знаю. Ведь я обещал девочке заступиться за лисичку. Но перед кем? Перед овчаркой, идущей по её следу? Перед собакой, чья реакция быстрее моей, и чья воля определяется хозяином? Или я хотел отбиться от самого хозяина? Или от злого человека? А может быть, я испугался воров? Порушенный край. Развороченные постройки. Дырявые стены заброшенных улиц. Такое впечатление, что шквал артиллерийского огня накрыл это забытое богом место.



Преследуемая лисица выскочила прямо на меня. Она хотела покинуть гору и исчезнуть среди садовых участков, разбросанных у подножья. Но я для неё был врагом, на которого выгнала её собака. На мгновение лисица остановилась, пушистый хвост замер. Рыжее чудо. Она стояла как на пьедестале. Мёртво. Только приподнятая передняя лапа дрожала, да парок из пасти напоминал о том, что она жива. Нет, лисица не испугалась! Скорее всего, она была удивлена таким жестоким коварством со стороны людей. Владельцы гаражей и мальчишки неоднократно пытались выяснить, где её нора, но они не были охотниками, и больших головных болей плутовка не знала. И вдруг - эта бесноватая собака, и вооруженный палкою человек. Прямо на пути.
Оцепенение сошло, и лисица изменила маршрут. Развернувшись боком, но не отрывая от меня пристального взгляда, она величественно поплыла в сторону порушенных гаражей. Собака стремительно приближалась. В её лае послышались торжественные ноты - в моем лице она предположила союзника. Второе дыхание толкало её за растерянной жертвой, позволившей во мгновение ока сократить расстояние преследования до двух десятков шагов. Красивая овчарка почувствовала себя примадонной в фокусе взглядов вышестоящего руководства. Резко выбрасывая вперёд свое туловище, она спешила оправдать оказанное ей высокое доверие - отдавала собачий долг, и вот уже гнала лисицу назад под ружьё - на охотников. Со стороны посёлка навстречу погоне спешили Семён и Петрович - человек, угощавший меня борщом. Впереди у плутовки был вчерашний гараж, до основания разобранный злоумышленниками. И вдруг она споткнулась и захромала - что-то произошло. Это позволило собаке в два прыжка вплотную приблизиться к жертве. У меня пересохло во рту - охота заканчивалась. Семён опустил вскинутое было ружье, и я угадал на его лице улыбку. Неожиданно раздался треск: свирепая овчарка исчезла под землёй, и горький её скулёж обескуражил охотников. А лисица ожила, в мгновение ока взмахнула по уцелевшей штрабе на крыши гаражей и ушла, недосягаемая для дроби. Виною трагедии оказался погреб, закрытый куском рубероида. Более лёгкая лисица прошла по нему успешно, а тяжёлая собака попала в ловушку и поломала себе передние лапы.
Горе-охотники ругались, спасая покалеченное животное.
А девочка стояла у кладбища и прислушивалась. Беспокойная и взволнованная. Она искала у меня в глазах правду, пусть горькую, но я обнадёжил её.
- Жива… Твоя лисичка жива и здорова! Это собака плачет.

= 6 =

Заплакала и девочка. Тихо и горько. Но только на следующее утро. Дядя Сёма у себя на подворье жёг её рисунки. Вместе со старыми щепками и опилками. Она случайно узнала это, и ей стало жалко своего поруганного творчества. Мама летом консервировала банки с помидорами, а дочка мешала ей, рисовала этикетки и наклеивала их на «товар». Так она играла в магазин. Одна баночка тогда лопнула, и проказницу отшлёпали. Но всё же на пяти банках с томатами красовались огромные сеньоры-помидоры и маленькие помидорчики.
Дядя Сёма кочегарил - тормошил бумаги. Один из обгоревших рисунков был выброшен через забор ветром и упал на песочницу, где Тая лепила из мокрого осеннего теста печенье. Накладывала кашу-малашу в пластмассовую формовочку, и вот они - фигурные лепешки. Готовый товар для её кукол. И вдруг - прилетевший с соседнего двора листок. Девочка подошла к штакетнику и увидала костёр, где догорали ещё два её рисунка.
- Ты чего ревёшь? - спросила её мама.
И по простоте душевной Тая призналась, что самые лучшие её рисунки сгорели.
- Я так старалась, - всхлипывала она.
- Но откуда они у Семёна? - задумалась мама.
Вечером она рассказала мужу про детские слёзы.
- Мы же все банки в погреб снесли, Назим?!
На следующий день, в субботу, рано утром, ни свет, ни заря, обеспокоенный Назим поспешил в гараж и обнаружил, что его разобрали до последнего камня. В погребе было пусто. Предчувствие не обмануло хозяина. Сосед его Семён был причастен к разорению имущества. Но как уличить злодея, и кто повинен в содеянном, у кого украденные строительные материалы и банки с продуктами?
- Задушу гада!
Однако гнев ему удалось подавить.
- Зайду, поговорю, посмотрю и узнаю.
С этими тревожными думами Назим поднялся в избу Семёна.
- Как охота, сосед?
- Ушла зараза! Утащила-таки Рябу, тварь! Ну да бог с нею, Назим, ты заходи. Сегодня воруют все. И лисы, и люди. Не украдёшь - не проживёшь.
Словоохотливый Семён как на духу выкладывал подробности недюжинной охоты.
- А кто не ворует сегодня, тот и ломает лапы как эта собака… Жалко её сердечную. Жалко... Дура она остроухая, выслужиться хотела, а попала вот в погреб. Как и все мы грешные, кто на мента, а кто на бандита горбатим в надежде на пирожок с дорогого стола.
- Горбатим, говоришь, сосед?
- Горбатим, Назим. Там на отвале гаражи рушат. Строятся люди, а Сашка «опер» нет-нет и отлавливает их. Две плиты уже дармовые у себя на участке выгрузил. Представляешь себе, люди трудятся, ломают стены. Рискуют быть пойманными, а он паразит, своей властью, запугиванием богатеет, ни рубля еще не вложил в производство… А я вот третий год по кирпичику, да по песочеку гребу - не нагребусь. И денюшки тают, как снег.
- А собаку жалко, Семён?
- Жалко, Назим. Пристрелит её легавый. Я думал - пугать он меня будет, ан нет, пронесло. Пообещал я ему свинины подкинуть чуток, чтобы он подавился! Да денег вот на бензин не хватает.
- Сам обещал?
- А как же.
- Стало быть и взятки даёшь?
- А как иначе? Не подмажешь и не поедешь.
- А что за банки у тебя на подоконнике, я вижу, стоят? Рисунки какие-то странные…
Семён опешил. Но его супруга Светлана не растерялась и продолжила беседу.
- Это я рисовала, - улыбнулась она. - Вместе с сыном.
Пацана дома не было.
- Задание им такое в школе дали. - пояснила Светлана. - Пятёрку принёс
- А чтобы не пропадать его мазне, - догадался Семён, - Я эти картинки на банки наклеил.
- В школе, говоришь? - переспросил его Назим, и, сделав паузу, добавил, - Ты вот что, Семён. Бери-ка маринады и ко мне. Выпьем с тобою, про жизнь поговорим - у меня праздник. Ссуду мне дали на строительство дома. Надо отметить. И ты, Светлана Анатольевна, тоже будь добра, поприсутствуй... Доченьку я порадую. Очень уже она любит у меня рисунки.

= 7 =

Стол к приходу гостей был уже накрыт. Две большие бутылки водки красовались на белой скатерти на самом видном месте.
- «Распутин», - сердито сказал хозяин, разглядывая только что купленный в магазине товар.
- Что случилось, Назим? - перепуганная его жена Ольга почувствовала в голосе у мужа скрытую угрозу, - У нас гости будут?
- Да, будут, - отрезал хозяин.
- Ты опять за старое, Назим, за пьянки?
- Молчи, жена! И слушай! Разговор у меня есть к соседу нашему, к Сёме. Очень нехороший разговор. Ты уже постарайся угодить ему, гаду. А дочу нашу на улицу выпроводи и вовремя. Рано ещё ей видеть зло, творимое взрослыми.
Сказано было серьёзно. Оробевшая женщина перестала перечить мужу и согласилась: - Хорошо, - и загремела на кухне посудой.
В дверь постучали.
- Можно? – спросила Светлана Анатольевна.
- Можно!
Очаровательная соседка протягивала Назиму злополучную банку с томатами. Муж её в новой рубашке был тоже неотразим.
- Заходите, гости дорогие, милости просим! Баночку сюда вот на стол, чтобы Таенька моя видела.
- Как? Играет? – переспросил он жену, - Вот напасть. Нет девчонки. Ну, будем здоровы!
Водка согрела Назима и наполнила силою его утомлённое тело.
- Я пока больше не буду, - обратился он к гостям. - А ты, Семен, пей, не стесняйся, и ты, Светлана Анатольевна, не отставай от Семёна. Кушайте, мои дорогие!
- И много денег тебе отвалили, Назим?
- Хватает.
- Поручителей собирал? Или как?
- Было дело. Едва нашёл.
- А что же ты к нам не подошёл?
Тут Семён икнул и промахнулся, наливая жене очередную, уже третью по счёту, порцию зелья. Бутылка в руке подпрыгнула и, пролитая на скатерть, водка покатилась на пол тоненьким ручейком.
- Мы же знаем тебя как честного человека, - язык у него заплетался, Семён поставил бутылку на место, зажмурился и залпом опрокинул в себя полный стакан водки. Потом он потянулся к салатнице, но помидор вдруг выскользнул у него из рук и шлёпнулся на брюки. И покатился на пол, оставляя на ткани блестящие пятна рассола. Растяпа выругался и икнул. Он, пошатываясь, нагнулся, и найдя под столом вожделенный томат, поднял его и съел, отряхнув для блезиру, под весёлый хохот супруги. Светлана Анатольевна ударила мужа кулаком по спине и игриво заметила:
- Чтобы ты не икал.
- Оставь, зараза! - огрызнулся Семён.
- Пора! - решил Назим. - Тая, доченька, где ты?
Девочка выглянула из соседней комнаты.
- Я тут.
- Ты иди сюда, моя заинька. Посмотри-ка, чего дядя Сёма принёс.
- Это мои рисунки, - обрадовалась дочка.
Икота у Семёна прошла.
- А ты говорила мне, что он сжёг все твои художества? Это неправда. Что ты скажешь сосед?
Гости молчали.
- А что ты ему скажешь, доча?
- Простите меня, дядя Сёма. Я плохо подумала о вас.
- Ты хорошая девочка, Тая! Ты - умница! Я же не ругаю тебя.
- Шла бы ты, доча, на улицу. Вместе с мамой.
На окошке забилась в истерике поздняя муха.
- Где мой гараж, Семён?
- Я не знаю, Назим, я ей богу не знаю! Одна плита от него у мента во подворье лежит.
- А где шлакоблоки? Кто их украл?
- Я же только банки взял - бес меня попутал.
- Банки крал, говоришь, а гараж не крал?
- Бля буду, не крал
- Будешь бля, сосед, ой каким ты будешь.
Женщины слушали перебранку мужчин, затаив дыхание, поражённые неожиданным поворотом беседы.
- И авторское право не крал?
- Какое такое право? - опьяневший Семён опять начал заикаться.
- Разве не говорил ты, что вот этот самый рисунок тобою нарисован? Агнец божий.
- Это моя жена тебе говорила.
- Жена, говоришь, во всём виновата?
- Я, Назим, я виновата, - Светлана затараторила скороговоркой, оправдываясь перед ними, - поспешила я, Назим, не подумала.
- А если бы подумала, то и провела бы меня - чурку. Становись-ка раком, скотина!
- Это ещё зачем?
- Я иметь тебя буду, - передразнил он её в унисон и добавил уже своим, пугающим басом, - По-зверски буду иметь, сука - самым нетрадиционным образом!
Супруга Назима Ольга переменилась в лице и закричала на мужа:
- Ты чего задумал, Назим, остановись!
- Вон отсюдова, жена! Не любить я её буду, а творить правосудие!
- Это же срам, Назим!
- Убирайся отсюдова, я кому повторяю! В школе у себя детей воспитывать будешь! А ты, зараза, давай-ка сюда свою задницу.
Ольга хлопнула дверью. Всхлипывая в прихожей она одевала девочку.
- Пойдём, Таенька, отсюда, пойдём, моя милая. Папа сбесился, много водки выпил. Пойдём к бабушке Моте и спрячемся от него, от дурака пьяного.
- Папа сбесился? - повторила перепуганная малышка, - А что он делает?
- С ума он сошёл, доченька, нет у нас больше папы!
Скандал в избе достиг апогея. Назим на глазах у осоловевшего супруга изнасиловал его жену.
- Ты пей, сосед, не стесняйся. Наливай себе и пей.
Руки у Семёна дрожали. Водка стояла в горле, и он задыхался, откашливая на скатерть её избыток.
- Ты это того, Назим! – погрозил он хозяину из-за стола бутылкой.
- Чего того, Семён?
- Поаккуратнее, женщина всё же - жена моя! За что же ты меня так мучаешь?
Муж в бессилии упал со стула и застонал.
- Ты мои помидоры взял? – заорал на него Назим в экстазе.
- Так не пропадать же добру? - Семён уже поднялся на ноги и двинулся выручать супругу.
- А я твою жену взял, - ухмыльнулся ему в лицо Назим, застегивая ширинку. - Одевайся, Светка! Посидишь со мною, выпьешь. Значит, ты у нас художница?
Женщина стыдливо собирала по горнице разбросанное бельё. Я не знаю, была ли она слишком пьяна или испугана, кричала она или плакала? Дралась ли, ругаясь? Звала ли она на помощь мужа или проклинала его? Я услышал эту историю из третьих уст и пересказываю только то, что слышал.
- А ты, Семён, готовь вазелин, - распорядился хозяин, - Я передохну немного и тебя судить буду.
- Я тебе что, пидорас? - заорал на него гость.
- А кто же ты? - рявкнул «присяжный».
- Я - мужик! Я честь имею!
- Ишь ты, какой честный выискался! Откуда же у тебя у вора честь, скажи мне на милость? Бери вазелин и мажь свою задницу, собака!
- А вот это ты видел?
Целомудренный муж, покачиваясь на ногах, протягивал под нос Назиму кукиш.
- Убью! - заревел хозяин, - Опущу, как последнюю крысу!
Он схватил Семёна за грудки и принялся колотить его головою о стену. Кожа на затылке у истязаемого лопнула, надорвалась, и на спине у гостя, на его новой рубашке около самых лопаток выросло алое пятно величиною в ладонь. Подсудимый вырвался из рук у палача и бросился вон из его избы. Парила на морозе горячая кровь. Хозяин догнал Семёна на крыльце и, оттянув ему до отказа брюки назад, рубанул по ремню сапожным ножом.
- Светка, сука, неси вазелин! Мужа твоего пидорасить буду!
Акт мужеложства не состоялся. Главный «опер» города в эту субботу находился рядом – на приусадебном участке. Он пытался растопить выложенную мною печь. Услышав душераздирающие крики соседей, подполковник милиции поспешил на шум и остановил эту драку. Дознание было проведено, протоколы составлены. Назима арестовали и отправили в тюрьму, как социальноопасного субъекта. Вскоре он был осужден по статье сто пятой часть первая, с применением третьей части тридцатой статьи УК РФ. Все слышали, как он хотел убить Семёна, и видели в руках у хозяина нож.

 

= 8 =

Тая ночевала у бабушки. Она проснулась рано утром и растерялась. Вокруг была чужая обстановка, чужие тапочки стояли возле стульчика, на котором лежала её одежда. Из другой комнаты доносились незнакомые голоса. Девочка вспомнила вчерашний вечер и испугалась: папу увезли в наручниках и пьяного. Он пытался её обнять, чтобы попрощаться, но высокий милиционер грубо оторвал его от девочки и затолкал в зарешёченную машину.
- Следователю будешь рассказывать, кто у тебя гараж украл.
- Значит, опять милиционеры вернулись и пытают маму, - подумала девочка.
Она быстренько оделась и обулась, и пошлепала в горницу к маме на выручку. Неизвестные люди сидели за столом у бабушки Моти и пили водку. Один из них пожилой и седой мужчина был уже почти старик. Морщинистый и сухой человек. Его тяжёлые руки подрагивали, а глаза: девочке показалось, что они чего-то искали на столе, сверлили скатерть. Он неожиданно поглядел на испуганную малышку и улыбнулся. И снова загадочная скорбь омрачила лицо этого человека.
- Это хорошие люди, - догадалась Тая, - Они в носках, значит добрые. Не как вчерашние милиционеры. Жалеют бабушкин труд.
- Я, Матрена, с твоим сыном, четыре года работал. Хороший был металлург. Царство ему небесное.
Старушка была в чёрном платке, вздыхала.
- Вот, как могли, мы склеили его фотографию, ретушировали.
Слеза покатилась у неё по щеке. Гости виновато улыбнулись
- Мы поставили новую мемориальную доску. Возложили венок и покрасили оградку. Весною посадим липку, может быть и приживётся она под жарким солнцем мая.
- Андрюша очень любил липку, - согласилась Матрена, - парился в бане только липовым веником, до сих пор ещё на чердаке один невостребованный.
- И мужа твоего я знал.
Тая успокоилась и обрадовалась. Она села возле бабушки и похвасталась:
- А я лисичку-сестричку видела.
Ей очень хотелось, чтобы её заметили. Но мама строго одёрнула дочку.
- У бабушки Моти поминки сегодня, а ты со своими байками лезешь.
Тая сконфузилась и замолчала.
- Ты, Ольга Сергеевна, не вини девчонку. Ничего злого она не сказала. А лисички водятся в наших краях - это правда. Это ничего, Матрёна, что вот так мы неожиданно с ружьями ввалились к тебе? Мы сыну твоему салют отдали на кладбище. Как положено, честь по чести.
- Что вы, детоньки, разве ж можно себя винить по этому поводу?
- И ещё... Ты, тетя Матрёна, не серчай, я знаю, откажешься, а деньги возьми! Мы с ребятами подумали немного и решили тебе помочь материально.
- Нет, нет, нет! - замахала руками она, - У вас у самих семьи голодные, зарплату полгода не выдают. Не возьму я, и не предлагайте.
- Есть у нас деньги, мать, не отказывайся, не обижай коллектив.
- Откуда же они у вас есть? Не дурачьте старуху!
- Мы акции продали, - сказал металлург прощаясь. И, обувшись, добавил: - Мы больше не собственники…

27 февраля - 7 марта 2005 года

 

 



Hosted by uCoz