Геннадий Рытченко

в соавторстве с Kont

 

 

SIMPHONIE VALGALLA

 

- Ы – ы – ы – и – и – и – их!

С посвистом, весёлым гиканьем и бесшабашным хохотом отвратительные черти развели бешеное пламя. Не жалея ни клеточки, ни клочка излохмаченных внутренностей Вадима, они, топая острыми копытами по слезящейся кровавой росой рваной каше из кишок, желудка, печени, закрутились в безумном хороводе полыхающей боли. Царапая, прокалывая рогами беспомощно трепещущие лоскутья лёгких, они вздымали адский огонь всё сильнее и сильнее. И такой острой была боль нечеловеческой муки, что не стерпел Вадим, замотал головой, разлепил разбитые, спёкшиеся губы. На крик уже сил не хватило… только на хрип…
Невидимая сквозь слипшиеся от крови веки, окружающая толпа, услышав булькающий хрип, взорвалась злорадным хохотом, свистом, улюлюканьем. В него, беспомощного, безответного, легкодоступного, полетели из толпы камни.
Черти сели верхом на острозубый диск пилы и, в мгновение раскрутив его до сумасшедшей скорости, чиркнув попутно по сердцу и глотке, поднялись вверх и, завизжав от восторга, принялись кромсать на мелкие части измученный мозг…

…

Сознание вернулось как – то вмиг, сразу.
Не было не только боли. Исчезли верёвки, стягивающие руки и ноги. Во всём теле разливалось ощущение силы, здоровья и нового, не знакомого чувства блаженства.
Вадим с опасением приоткрыл веки и тут же с восхищением широко распахнул глаза и завертел головой, озираясь по сторонам.
Язык слишком груб, неумел и беден, чтобы можно было словами передать то, что увидел Вадим. Это увидел бы человек, очутись он среди разноцветья сполохов северного сияния. Непрерывная величественная смена переливающегося цвета. Спокойная, торжественная, неторопливая. А куда может торопиться сама Вечность?!
Переливчатая бесшумная текучесть успокаивала, умиротворяла, завораживала. Так околдовывает изменчивость пламени или чарует непрерывность речного потока. С древнейших времён, когда полуживотное, ещё не человек, уже не зверь, замерев, часами глядел безотрывно на гипнотизирующие переливы, было так…
Так будет всегда…
Гармония перемены цвета остановила время, успокоила, убаюкала. Внимание Вадима было настолько усыплено, что он не заметил, откуда взялся крепкий, рослый, под два метра, белокурый солдат. Он не вышел, не подошёл, а просто вдруг оказался рядом. Вадим вздрогнул, когда почувствовал прикосновение к плечу, обернулся и увидел его, в выжаренной почти добела солнцем, впрочем, очень чистой, ладной, хорошо подогнанной, солдатской форме. Ровно такой, какую носил сам Вадим и все, кто служил в Афганистане.
Вадим обрадованно обратился к солдату:
- Бача! Ах, дорогой мой! Слышь, браток, а это вот…, - растерянно повёл рукой вокруг себя.
Солдат ни обрадовался, ни ответил, а только махнул рукой в ответ, приглашая за собой. Солдат? А почему солдат? Форма была, но знаков различия на ней никаких.
Он оглядел Вадима спокойным, грустным взглядом бесцветных, почти прозрачных глаз, обрамлённых густыми белыми ресницами, и ещё раз, приглашая идти за ним, качнул головой. Повернувшись, спокойно направился к большому зеркальному пятну, неподвижному на переливающейся стене цветового потока.
Вадим пожал плечами и пошёл за ним:
- Бача! – неуверенно окликнул ещё раз своего проводника.
Парень повернул голову и печально - отстранённо ответил:
- Эй оска…
Вадиму послышалось: «Тоска!», он ещё раз пожал плечами. Не хочет говорить – чего лезть к человеку?
Около пятна белобрысый приглашающе показал рукой, скорей не на само пятно, а куда – то внутрь. Вадим растерялся. Вгляделся и увидел, что это не пятно. Среди переливов сияния мягким вихрем закручивалась гигантская, цвета ртути, воронка. Теперь Вадим кивнул солдату, мол, что ты стоишь, пошли? Тот отрицательно покачал головой, грустно развёл руками и не двинулся с места.
Вадим прощально махнул ему, ступил в упругую вращающуюся круговерть и тут же увидел выход из матово – сверкающего тоннеля. Перед его глазами словно выступили из тьмы лица множества людей в военной форме, сидящих за длиннейшим пиршественным столом. Люди разом отставили кубки и повернулись к Вадиму, улыбающиеся, доброжелательные. Кто – то из близко сидящих приподнялся по знаку Верховного, сидящего во главе стола человека, намереваясь подойти к Вадиму. И в это же время две великолепные породистые овчарки красивым прыжком, виляя в полёте хвостами, ринулись встречать нового человека… Именно встречать, как доброго долгожданного хозяина. Вадим успел почувствовать, что его ждут здесь, рады видеть, и … всплеск пламени в великолепных чашах, освещающих всю эту картину, завертелся, закрутился, рассыпаясь огненными искрами во внезапно наступившей темноте, закружившей его до мути, до тошноты.
… Ох, как плохо, очень плохо, как больно!…
Хотел закричать, но на крик сил уже не хватило… только на нечеловеческий хрип.
Невидимая сквозь слипшиеся от крови веки окружающая толпа услышав хрип, взорвалась злорадным хохотом, свистом, улюлюканьем, торжествующими криками…
Пущенный толпой камень прокатился острым краем по веку, надрезал его, повисшее кровавым лоскутом, обнажил правый глаз. Совсем страшным стало распухшее от побоев, израненное лицо Вадима. На сплошном сине–багровом кровоподтёке вращался залитый кровью красный шар воспалённого глаза. Набухая закапала, сбегая по лоскутку надорванной кожи, густая тягучая кровь.
В ничем не защищённый зрачок вонзились раскалённые иглы палящего солнца. Резанул по беззащитному глазу огненными песчинками жгучий ветер «афганец».
- Алла! Алла! – радостно взревела толпа затерянного в предгорьях Гиндукуша кишлака, радуясь, аплодируя меткому броску. Крепко досадил им пленный русский солдат, проклятый шурави, непокорный гяур! Кормили, поили. Били, конечно, как всякого раба. А как не бить? Работать отказывался, принять веру в единственного бога не хотел, да ещё и бежать удумал. Смерть непокорной собаке! Пусть порадуются правоверные. Иншалла!
Сквозь багровую пелену видел Вадим беснующуюся толпу. Хоть как–то пытался избавиться от крови, набегающей на глаз, добавляющей ярости той горящей внутренней боли. Вадим понимал, что каждое его движение, всякое проявление жизни, вызывает у жаждущей крови толпы восторг и новые издевательства над ним. Но смерть не спешила. Он опустил голову на грудь и увидел лежащий под собой кривой афганский топор, кору и стружки от кола, на котором находился уже несколько часов. Ужас и боль замутили сознание, пригасили яркий свет…
… И опять перед столом, за которым сидело великое множество людей в форме, подскочившие собаки лизали ему руки, ласкались.
Почти машинально Вадим присел, потрепал собак по спинам, почесал за ушами, погладил.
- Привет, - услышал он, поднял голову и оторопел. Пред ним стоял… Сашка. Сашка, с которым он служил в одном полку, рассказы которого о Москве любил слушать. Тот самый Сашка, на прикладе снайперской винтовки которого аккуратными зарубочками был отмечен последний бой не одного десятка душманов. Сашкино разорванное миной тело в цинковом гробу он нёс до самого самолёта, отправляя в Москву. Этот Сашка стоял перед ним, тёплыми живыми руками пожимая руки Вадима, увлекая за собой к общему столу, усаживая рядом с собой на специально подготовленное для Вадима место.
Сашка приобнял его за плечи, поглядел в глаза.
- Растерялся? – понимающе спросил он, - Ничего. Не просто сразу объяснить. Разберёмся!
Вадим действительно растерялся. Растеряешься тут…
- А это?… - повёл он рукой, - Я что?… - и смутился.
Как–то глупо спрашивать, умер он или нет, это что, ад? рай? И вообще…
- Знаешь, до конца и я не понял, - ответил на незаданный вопрос Сашка,- Место это можешь называть Валгалла, - удобно и более-менее понятно.
Валгалла? Место, куда попадают погибшие воины! Так значит… Но спросил всё–таки не о себе.
- Саш…, - а тот длинный, белобрысый? Он всё «Тоска, тоска!»? – махнул куда – то за спину Вадим.
- Ааааа… Этот!… Не, не тоска. «Эй оска» по–эстонски – «не понимаю». Отлично он всё понимал. Ему подмогу велели по рации вызвать, а он – «Эй оска» и прятаться. Всех перебили и его в том числе. Только пацаны здесь, - Сашка кивнул на сидящих напротив, и те весело кивнули в ответ, - А он за подлость и любовь к своей шкуре – наказан. Сюда войти он долго не сможет, будет провожатым и теперь – действительно ничего не понимает. Наказали его самым страшным. Одиночеством… Да ты расслабься, теперь всё будет хорошо.
Вадим хотел спросить, как же это – хорошо? И что хорошего может быть у погибшего? Но не успел. Вернулась режущая боль, отнялся язык, страшные мучения обрушились с прежней силой, выгнули дугой тело. Перед глазами помутнело, поплыла куда – то Валгалла. Взамен неё осталась только мука. И закричал Вадим от боли и отчаяния. Закричал то, что кричит любой человек, когда ему плохо, то, что кричат, не думая, не понимая, не выбирая:
- Маааааа – мааааааааа……
И услышала, проснулась мама Вадима в маленьком уральском городке. Потихоньку, чтобы не разбудить спящего мужа, выбралась из–под одеяла и прошла в Вадькину комнатку. Не в силах унять дрожь в руках и барабанную дробь встревоженного сердца, присела на краешек аккуратно застеленной кровати сына, поняла, почувствовала – с сыном случилась страшная беда. Эта беда толкнула её в спину с кровати на колени. Взволнованно зашептали что–то проснувшиеся в душе древние женщины, матери рода. Вместе с ними зашептала Мать:
- Силы небесные!…
Полыхнуло пламя светильников Валгаллы, навострили уши собаки, замолчали по знаку Верховного люди.
- Мальчик мой!…, - тревога и ощущение большой беды, страшного горя путали мысли матери.
- Помощи и защиты прошу у вас. Спасите, сохраните моего ребёнка… Уберегите своей силой, укройте от врагов… Пресвятая Дева Мария! Твой Сын на кресте в мучениях погибал, всех нас спасая… Чувствую, где–то моё дитя муку смертную принимает. Сердце мать не обманет, прошу, на коленях прошу тебя, избавь его от мучений…
В лилово–багровых переливах неземного света по знаку Верховного, вытянувшись по стойке смирно, слушали мольбу Матери погибшие воины, ждали приказа…
- И если нет другого пути, если нет выхода, если никак нельзя по другому…, - зарыдала несчастная женщина, - Как мать прошу тебя… Хотя бы прекрати его мучения… Забери к себе!…
И, опустив голову, повалилась на пол, не имея больше сил, все их вложив в свою молитву.
Приняли приказ непобеждённые, огненными молниями расчертили небо, копьями Гергия Победоносца обрушились с небес на грешную землю.
Прочертив лиловыми вспышками чёрные тучи, вынырнули и обрушились полной боевой силой на Богом забытый афганский кишлак.
Удивлённо разинув рты, подняв в суеверном страхе к небу бородатые лица, с места не сумели сдвинуться горцы, когда на их головы обрушили ураган огня невесть откуда взявшаяся пятёрка неумолимых в своей беспощадности вертолётов. За две минуты огненной рукой был сметён в разверзнувшееся бездонное ущелье глиняный кишлак.
Когда рассеялись пыль и дым, Вадим с изумление понял, что он один стоит на восхитительно чистой горной площадке. Не корчится на колу среди кишлака, а стоит цел, жив, здоров, бодр и даже весел. К нему навстречу, радостно смеясь, шли те, кого он успел увидеть в Валгалле. Первым к нему подошёл Сашка, обнял, похлопал по спине. За ним подошли другие.
- Ну, братка, - заглянул ему в глаза Сашка, - Ты – свободен. Теперь ты наш, пошли вместе.
И, обнявшись за плечи, они пошли по дороге, весело болтая.
- Саш!… - робко спросил Вадим, - Я что, погиб, умер?
- Конечно, - захохотал Сашка, - То есть нет. Ну, в общем, как ты сам думаешь?… Ты идёшь с нами, погибшими, но не покорёнными. Ты выполнил до конца свой солдатский долг. Ну, посуди, чтобы быть живым, нужно непременно корчится на колу?
- Ммммм…. Неееет уж……
- Ну, так и живи! Пока ты в теле, на Земле, этого не понять. Теперь поймёшь.
- А…… Мама? Она ж с ума сойдёт от горя.
- Не мы этот мир устроили, - Сашка многозначительно посмотрел вверх, - Не будем умничать. Выходит, так надо, - но сам–таки печально вздохнул.
Они шли по бесконечной дороге, взбирающейся выше и выше. Выше вершины самой высокой горы. Эта дорога вела их прямо в небо, теряясь дальним своим краем в белоснежных сияющих облаках…

… Мама Вадима с трудом поднялась на ноги. Постояла среди комнаты. Оглядела Вадькины нехитрые вещички, провела пальцами по крылу пластмассовой модельки самолёта, стоящей на пианино.
Вспомнилось ей, как хвалили Вадьку в музыкальном училище, готовили к поступлению в консерваторию. Не успели, пришла повестка в армию. Так и осталась Вадькина работа непредставленной на конкурс для поступающих.
Елена Захаровна взяла толстую нотную тетрадь, исписанную рукой сына. Погладила её, как гладила маленького сына – тихонько, ласково. И в который раз прочитала надпись на обложке:

 

«Вадим Сергеевич Петраков. SIMPHONIE “VALНALLA”.